Исповедник - Страница 67

К оглавлению

67

– За это надо выпить!

– Полностью разделяю ваше мнение. Сестра Регина?

Я вошла в комнату. Ноги у меня дрожали.

– Принесите нам бутылку шампанского, – сказал мне по-итальянски епископ и тут же добавил: – Нет, две бутылки. Сегодня у нас праздник.

Через минуту я вернулась с двумя бутылками шампанского. Одна пролилась мне на платье, когда я вытащила пробку.

– Я же говорил, что она простая деревенская дурочка, – сказал епископ. – Должно быть, встряхнула, пока несла.

Остальные рассмеялись, а я только стояла и улыбалась, делая вид, что не понимаю, над кем они потешаются. Когда я уже собралась уходить, епископ Лоренци сказал:

– Почему бы вам не выпить с нами, сестра Регина?

– Я не могу, ваша милость. Нам не полагается.

– Чепуха!

Он повернулся к герру Лютеру и спросил, не будет ли тот возражать, если я выпью вина.

– Да, да! – закричал герр Лютер. – Я настаиваю.

Я стояла там в моем залитом шампанским платье и пила вместе с ними, притворяясь, что не понимаю, почему они веселятся и с чем себя поздравляют. А потом, когда уходила, даже пожала руку убийце по имени Лютер и поцеловала перстень его сообщника, епископа Лоренци.

Вернувшись к себе, я записала все, что слышала, и легла, но так и не смогла уснуть до рассвета. Это была самая страшная ночь в моей жизни.

Я пишу это все сейчас, сентябрьским вечером 1947 года. Завтра у меня свадьба. День, которого я никогда не хотела. Я выйду замуж за человека, которого уважаю и к которому привязана, но я не люблю его по-настоящему. Я выхожу замуж, потому что так легче. Разве могла я сказать им действительную причину своего ухода? Кто бы мне поверил?

Я не собираюсь ни рассказывать кому-либо об этом, ни показывать кому-либо этот документ. Постыдный документ. Гибель шести миллионов лежит на моей совести тяжким камнем. Я знаю, и я молчу. Они приходят ко мне ночами, в полосатых робах, с изнуренными лицами, и спрашивают, почему я ничего не сказала в их защиту.

У меня нет ответа. Я была простой монахиней. Они – самыми могущественными людьми в мире.

Что я могла сделать? Что мы все могли сделать?

Кьяра неуверенно поднялась и направилась в ванную. Судя по донесшимся оттуда звукам, ее вырвало. Антонелла Губер сидела неподвижно, с пустыми, влажными глазами. За окном ветер терзал сад. Габриель смотрел на лежащие на ее коленях листы, испещренные ровным, аккуратным почерком сестры Регины Каркасси. Слушать рассказ монахини было тяжело, мучительно больно, но теперь в Габриеле поднималась гордость. Какой удивительный документ эти пожелтевшие страницы. То, что он узнал, не стало для него откровением. Разве старик Личио не рассказал ему о сестре Регине и Лютере? Разве Алессио Росси не рассказал о двух пропавших без вести священниках из Ватикана, работавших во время войны в германском отделе секретариата, Феличи и Манцини? Разве сестра Регина не назвала этих же самых священников как сопровождавших епископа Себастьяна Лоренци, официального представителя Ватикана, члена «Крус Вера», друга Германии?

К счастью для вас, герр Лютер, в Ватикане есть и другой верный друг немецкого народа, человек, занимающий куда более важный пост.

Вот оно, объяснение необъяснимого. Почему папа Пий XII хранил молчание перед лицом величайшего в истории массового убийства? Потому что Мартин Лютер убедил влиятельного сотрудника секретариата, члена тайного ордена «Крус Вера» в том, что папское осуждение холокоста неизбежно приведет к созданию еврейского государства в Палестине и контролю евреев над христианскими святынями? Если так, то становится понятным, почему «Крус Вера» столь отчаянно пытается сохранить в тайне совещание в Бренцоне, ведь оно связывает орден, а следовательно, и саму церковь с убийством шести миллионов евреев в Европе.

Вышедшая из ванной с покрасневшими глазами Кьяра села на диван рядом с Габриелем. Антонелла Губер перевела взгляд на девушку.

– Вы ведь еврейка, верно?

Кьяра кивнула и гордо подняла голову.

– Я из Венеции.

– Там была жуткая облава, да? В то время, как моя мать жила за стенами монастыря Святого Сердца, нацисты и их пособники охотились на евреев Венеции. – Женщина посмотрела на Габриеля. – А вы?

– Моя семья из Германии.

Он не стал ничего добавлять. Незачем.

– Могла ли моя мать чем-то помочь им? – Антонелла снова взглянула на дверь. – Я тоже виновата? Разве грех матери не лежит и на мне?

– Я не верю в коллективную вину, – сказал Габриель. – Что касается вашей матери, то она ничего не могла сделать. Даже если бы она ослушалась приказа и рассказала о встрече в Бренцоне, это ничего бы не изменило. Герр Лютер был прав. Машина убийства была запущена, и остановить ее могло только поражение Германии. Да ей бы и не поверили.

– Может быть, ей и теперь никто не поверит.

– Это документ огромной силы.

– Это смертный приговор. Они объявят его подделкой. Скажут, что вы стремитесь уничтожить церковь. Они всегда так делают.

– У меня достаточно доказательств, чтобы это письмо не смогли объявить фальшивкой. В тысяча девятьсот сорок втором ваша мать была бессильна. Но не теперь. Позвольте мне взять это письмо с собой. Именно это, написанное ее собственной рукой. Важно иметь именно оригинал.

– Возьмите, но при одном условии.

– Каком?

– Пообещайте, что уничтожите тех, кто убил мою мать.

Габриель протянул руку.

23
Рур, Прованс

Они отъехали от виллы Антонеллы Губер, когда уже смеркалось, провожаемые лаем бельгийских сторожевых. Кьяра сидела рядом с Габриелем, держа в руках письмо. У подножия холма он свернул на двухполосное шоссе, уходившее на запад, к Грассе. Последние лучи закатного солнца падали на вершины далеких холмов, окрашивая их в алый цвет крови.

67